«Трудно сказать, кого из литераторов XX века она не знала, о ком бы не имела какой-то личной истории. Это для нас Пастернак – нобелевский лауреат, воздушные пути и всё такое, а для неё – ещё и сосед по дому, который «ведро с мусором нёс так, словно шёл на Олимп». А тот же Евгений Евтушенко, любимец всех концов Земли, жил от неё в Переделкино буквально через забор. И, кажется, она не очень его жаловала, укоряла за чрезмерную декоративность и самовлюблённость: «Я помню, как он на съезд писателей пришёл. Он был в такой, с моей точки зрения, пижаме – в белую, синюю и красную полосу, а мы должны были после заседания идти на Красную площадь хоронить погибших космонавтов. Я говорю: «Женя, на Красную площадь, на похороны, - и в таком виде! Идите, переоденьтесь». Он пошёл переоделся, но примерно в то же самое… А когда были похороны Булата, прощание проходило в театре Вахтангова, и вдруг появились трое: Белла Ахмадуллина в шляпе с полями и страусиными перьями, Вознесенский во фраке с бабочкой и Евтушенко в русской рубахе с колосьями…»
Влад Васюхин, «Льва Толстая», статья о Лидии Либединской, «Story», № 6, 2012
***
Каждый раз, когда я читаю такие вот штуки, у меня появляется какое-то двойственное ощущение: с одной стороны, интересно, порой – забавно, смешно; с другой же, - сразу обращает на себя внимание, - а кто, собственно, рассказывает, кто язвит и ёрничает? Ничего плохого не хочу и не могу сказать о героине статьи, ибо толком о ней ничего не знаю. Ну, вдова полузабытого писателя, ну, тёща Игоря Губермана… Сама по себе писательница, но автор книг, которые вряд ли когда будет читать. Однако главное в жизни, похоже, - тусовка в литературном бо- и демимонде. Как она сама про себя под старость говорила: «Вот сумасшедшая бабка с клюкой, всё время куда-то шляется: сегодня в ВТО, завтра в ресторан, послезавтра в ЦДЛ…»
*
Удивительное дело, - это же целая профессия, причём, по преимуществу, женская: тут тебе и Нина Берберова, и Ирина Одоевцева, и ещё невесть сколько имён… Профессия довольно простая: быть сопричастным (ой) тем или иным событиям, не играя в них, в общем-то, никакой значимой роли, - однако всё запоминать, а после излагать в своей собственной интерпретации. Подобные книжки воспоминаний всегда пользуются большой популярностью, поскольку в них речь идёт о людях значимых, определяющих порой целые эпохи, - но описываются сии люди в духе очень далёком от академических биографий и энциклопедических статей. Безусловной классикой этого жанра является довлатовское «Соло на «Ундервуде», - к чести Довлатова, он и себя там мало жалует, и о пороках других людей пишет с явной симпатией и пониманием.
*
Но вопрос всё же не заставляет себя ждать: как к этому относиться? Скажем, у меня есть некоторое количество друзей-товарищей и просто знакомых, которые в смысле творческом весьма состоятельны, но я знаю их достаточно близко для того, чтобы с трагически-восторженным выражением лица говорить что-то вроде: «Ооо, Семён Семёнович Горбунков (к примеру) – гений, гений, его имя переживёт века!» То есть я совсем не против того, что «его» имя переживёт века, но я видел этого человека в ситуациях, очень далёких от какой-либо гениальности, и – это несколько охлаждает мои потенциальные восторги и обожание. Нет же, человека этого я искренне люблю, но эта любовь отнюдь не слепа и очень далека от обожания и признания нетленности каждого его пука.
*
То-то и оно, ведь очень часто на эту тему говорят примерно следующее: следует разделять творение и творца. То есть творец может сидеть в гноище и рубище, ковыряться пальцем в носу и назойливо повторять слово «песда». Однако когда он вдруг исторгнет некую ликующую песнь, следует тут же решительно отсечь всё то, что представляет из себя творец, от сотворённого им. Но возможно ли это вообще, в принципе? Может быть, вся эта самая ликующая песнь и слеплена из гноища, рубища, содержимого носа и таинственного слова, которое недосуг повторять?..
*
Тут самое время употребить ахматовское «Когда б вы знали, из какого сора \Растут стихи, не ведая стыда». Употребляю.
*
С другой стороны, мы с бестрепетным сердцем вкушаем картофель, возросший на коровьем навозе. То есть, когда мы оцениваем его вкус, вряд ли думаем: «Эх, мало дерьмеца насыпали, пожалели, сволочи!» То есть своеобразная секция в нашем сознании происходит, и вполне даже безобидная и безболезненная… Короче говоря, всё зависит от самого творца: если он в состоянии отделить в самом себе дерьмо от конфетки, я этой конфетке буду очень даже рад. Не взирая на то, что.
*
Конечно, этим проблема не исчерпывается. И какого-то категорически ясного видения ответа у меня как не было, так и нет. К тому же я сам про себя за свою «творческую жизнь» наслушался столько всякого добра, что впору на галеры. Впрочем, быть может, на галерах я и спою свою лучшую ликующую песнь.