РОКОВАЯ БРОШКА
У Варвары в шкапчике лежали всякие побрякушки; там и брошка была, дорогая и красивая. Она её на улице нашла, с запискою: «Фамильная ценность, не трогать, иначе проклятие». Недели две Варвара ходила вокруг да около, всё совестилась: сказано ведь, «не трогать». А потом решилась: дескать, что это она всё лежит, красота такая, и никто её не носит, никому она радости не доставляет. А возьму я её себе.
И взяла. Но носила редко, чего там, три раза всего, - на новый год как-то, на вручение грамоты «Лучшая шпалоноша ж\д станции «Томск-II», да когда Никодима однажды утром пришлось из вытрезвителя выкупать. А так, - лежала брошка, есть не просила. Как говорится, семейная реликвия. Тоже история, хоть и какая-то странноватая.
А вот Никодим, смешно сказать, с каких-то пор повадился её надевать. Нацепит на карман пиджака, и ну ходить туда-сюда, грудь вперёд. Варвара его стыдила-стыдила, после оставила, как есть, сам носит, сам путь и позорится. А оно и не замедлило: выйдет на улицу, - смех, улюлю, позор, поношение, нехорошие слова. Никодим после часами рыдал, брошку снимал и клялся, что больше никогда. Но проходил день-другой, и Никодим снова, краснея и бледнея, мастил брошку на пиджак.
Про проклятье-то ни Варвара, ни Никодим даже не вспоминали, считали, что это просто страшилка прежних хозяев, чтобы никто не взял, если найдёт или сопрёт. И, в общем-то, время шло, - а никаких страшных ужасов в их совместной жизни не происходило.
Варвара всё на работе, так что невольно грубела и рассудком, и телом, и повадками. Приохотилась и на работе, и дома ходить в брезентовых штанах, которые заправляла в кирзачи с металлическими носками. Курить-таки начала, причём исключительно папиросы «Волна», - в наше-то время откуда она их брала?!. Голосом хриплая и резкая, в плечах раздалась и стала регулярно бриться, пользуясь одеколонами «Саша» и «Тройной». На прилипшее к ней новое прозвище «кобёлка» совсем даже не обижалась.
А Никодим тем временем вычитал в какой-то газетке, что он не просто парикмахер, а какой-то там «стилист», а это значит, надо над собой следить, холить и лелеять. Вот и пошло-поехало: то ногти полирует, то брови выщипывает, то спермомаску по личику размазывает, то волосы под мышками мелкими колечками завивает. Что же до брошки, - это, оказывается, только начало было, вскоре он уже все женины побрякушки на себя свешал, и уж только на ночь снимал, чтобы не кололись и не мешали спать.
Так, постепенно, полегоньку, потихоньку, значит, переродились они один в другого, и заметили всё это только тогда, когда пошли получать заказанные в фотоателье фотографии, сделанные на будущее, на могилку, чтобы там посвежее выглядеть. А как получили, да глянули, - какая там могилка, такое даже в позорный журнал не примут на печать! Вона, Варвара сидит в телогрейке, две папиросины во рту торчит, небритая, зато башка скобленная, как коленка голая. А вот и Никодим, - с ног до головы намазюканный, надушенный, нос проколот, щека проколота, от носа к щеке цепка висит, причёсочка «Мокрый ветер с моря дует», а в переднем зубе торчит страз величиной с воробьячье яйцо, ну, в общем, непотребство полное. Тут же и брошка на лифе, куда ж без неё…
И поняли они тогда, что всё это её, брошки, проклятие. И пошли, и положили на то место, где Варвара её отыскала, и записку приделали. С тех пор живут хорошо. Варвара бриться совсем перестал. Ходит с бородой. Никодим тоже остепенился, зуб со стразом вышиб к чертям собачьим, вставил вместо наш, простой, деревянный.