Особенность его была такова.
*
Восстав утром ото сна, он про себя пропевал некую мелодическую линию, нот эдак из двенадцати. Почему он это делал – вопрос пустой; с таким же успехом можно спросить, почему он просыпался по утрам. После того, как он пропевал свои утренние ноты, следовала пауза, минут пять-десять, ну, а после начиналось.
*
Через пять-десять минут в его голове начиналась разработка этой мелодической линии. Сначала сольное фортепиано. После вступало фортепианное трио. Ему на смену приходил струнный квартет. После брасс-квинтет, после садовый духовой оркестр. Завершалось всё это, разумеется, большим симфоническим оркестром.
*
Сам он в этом процессе был занят опосредованно: просто это звучало в его голове. Он как-то умудрялся с этим жить, взаимодействовать с людьми, хотя особенность, она на то и особенность, что, безусловно, влияла.
*
Всё зависело от этих начальных нот. Если они были «удачными», то и весь последующий день проходил под вариации и импровизации очень даже толковые и даже вполне талантливые. Иной же день пропевалась, да простится мне, какая-то хрень, которая и становилась рефреном всего дня. Порой это была просто бесталанная музыка, это ещё ничего, - но иногда получалось что-то душувыворачивающее и нестерпимо отвратительное, с чем приходилось жить весь день. Причём «сделать тише» или вовсе «выключить» было невозможно.
*
Дни какофонии были ужасны, вся эта дурь, переполняющая голову, имела своё выражение и в отвратительном настроении, и в повышенной агрессивности (хотя порой она заменялась совершенной эмоциональной тупостью), и в страстном желании всё это прекратить любым, пускай самым дурацким образом. Впрочем, опыт нашёптывал: уж дотерпи как-нибудь, скоро всё кончится, а завтра, глядишь, ооо.
*
«Завтра-завтра»… Завтра предстояла новая последовательность нот. И гарантировать, что вот завтра-то получится что-то совершенно замечательное, окрыляющее, жизнеутверждающее - не мог он того гарантировать. Всё получалось так или иначе, потому что.
*
Но когда получалось – ах, какие это были дни. Тогда у него было одно-единственное желание: каким-то образом всё это запомнить, отобразить, записать. Какие-то хитрые микрофоны вставить в уши, - может, хоть что-то запишут? В такие дни он был отстранён, улыбчив, сомнамбуличен, неловок, так уж всё хорошо было в его голове, так его поглощало всё, происходящее в ней.
*
Ну, а дни, когда он был наиболее «социализирован», - нетрудно догадаться, что в эти дни в голове звучала какая-то незатейливая ерунда, ни богу свечка, ни чорту кочерга. Не обязывающее, не трогающее, не занимающее.
*
Всё правильно. Так оно, собственно, и должно, наверное.