
-Дрянь ты, а не селовек, - сказала мне дворничиха Сигма, - опять ведь мусор до ящиков не донёс, опять всю свою парашу на полдороге вывалил.
Я густо покраснел и упал в обморок. Речь у Сигмы была вполне литературной, но вот почему-то слово «человек» она произносила с ущербом. Кроме того, «рояль в устах» и слово «мужчина», которое она относила к женскому роду.
Я лежал на тротуаре возле своего подъезда в обмороке и думал о том, что сегодня вторник, день, который я провожу во всевозможных неприятностях и унижениях. Видите ли, жизнь моя настоль безоблачна и позитивна, что с каких-то пор я стал замечать за собой некоторое противненькое самодовольство, которое мне совсем нейдёт. Потому по вторникам по договорённости с рядом лиц и организаций со мной происходят всевозможные события, довольно мелкие и безопасные, смысл которых упомянутую спеть с моего чела сбить и напомнить, что я тоже смертный.
Некие ребята, подойдя ко мне, лежащему на тротуаре, стали толковать обо мне же:
-Вот гад, лежит тут, притворяется. Давайте его попинаем, нам всё равно за это ничего не будет.
Двух-трёх несильных ударов в бок вполне хватило, чтобы я разверз уста
свои:
-Я не притворяюсь. Я действительно лежу без памяти.
Раздался циничный хохот, после почему-то стало мокро. Последовал беглый топот удаляющихся восвояси негодяев. Тут же скрипнули тормоза какого-то автомобиля. Это, как выяснилось, была полиция:
-Вы чего это тут валяетесь, к тому же обоссанный? Гражданин, так нельзя. Проедемте в узилище.
Меня запихнули в клетку и повезли. Документы у меня при себе были, но заведомо краденные, я даже не помнил, на чьё имя. Оказалось, паспорт был женский, весь в завитушках и вензельках. Когда полицейские выяснили, что я какая-то Анфиса Внуковна Невпопад, пробили, кто это такая, выяснилось, что отчаянная рецидевица, и мне светит седьмая ходка за какое-то «возвращение совершеннолетних».
Из райотдела меня прямиком повезли в СИЗО, там выдали какого-то мышиного цвета юбку, застиранную белую рубаху , жёсткий, как корсет, бюстгальтер, саржевую жилетку и отвратительной сохранности тапки. В этом наряде меня запихнули в общую камеру, где пребывало человек тридцать женскаго пола. Мою половую принадлежность сразу раскусили и решили, что я засланный казачок и что надо меня кончать. К чему, собственно, и приступили.
Но тут за мной пришли, повели меня на суд-ряд. Сердитый запойный судья, не глядя, приговорил меня к смертной казни, которую следовало тут же привести в исполнение. Мне на шею повесили гарроту и уже, было, стали закручивать винт, но тут как раз пробило полночь.
Вторник теперь стал называться средой. Меня тут же освободили, вернули одежду, но и ту, которая была на мне, назад не потребовали. Решив покуда не переодеваться, я вышел из узилища; меня уже ожидал экипаж. Усевшись внутрь и произнеся «трогай», я, к крайнему неудовольствию своему, заметил, что чело моё вновь бороздят невольное самодовольство и тупая спесь.
С этим что-то надо делать. Пожалуй, я и четверг отведу под неприятности и унижения. По крайней мере, попробую. В конце концов кому, как не мне, управлять собственным лицом?