gvardei

Расхожей является мысль о том, что писатель и читатель – соавторы. То, что не подразумевал автор, может изыскать в его книге тот, кто её читает. Почему-то чаще эта максима воспринимается торжественно-восторженно, разумеется, читателями: дескать, и мы пахали. На самом деле соавторство писателя и читателя, творца и потребителя, донора и реципиента невозможно признать ни хорошим, ни плохим. Благородный ум изыщет в посредственной книжке россыпи смарагдов и яхонтов. Ничтожный ум отыщет в «Дон Кихоте» все возможные двусмысленности и поместит книгу в шкап «Сугубая похабщина».
*
Я Александра Галича не полюбил сразу, по факту знакомства. Причём вины самого Галича тут как бы и нет.

Был год 1986-й, поздняя весна. Весь вечер проторчав в КСП «Пьеро», я собрался дойти до трамвайной остановки и поехать домой. Со мной вместе шёл один «старый КСПшник», который в тот вечер был весьма словоохотлив. Когда прозвучало слово «Галич», я простодушно спросил, а кто это? Мой визави приятно возмутился: как же так, ты не знаешь, кто такой Галич? Он что-то рассказал о нём, а потом его понесло, он стал шпарить его стихи наизусть. Когда дошёл до «Ночного дозора», я стал посматривать на визави с некоторой опаскою, ибо ажитация и гражданский восторг явно пересекли некую красную черту:

«Им бы, гипсовым, человечины -
Они вновь обретут величие!»

Нездешний огонь горел в очах старого КСПшника, я же никак не мог понять, что он так надрывается? Должно быть, я тогда ещё не знал, что весь этот КСП с каких-то пор базируется на инфантильном фрондёрстве «существующему режиму». И что подобная ажитация и гражданский трепет есть несомненный bon ton, который мне так и не удастся усвоить и практиковать.

Я поблагодарил товарища за достойную декламацию, сел в трамвай и поехал домой, отмахиваясь от чего-то неприятного, мухи какой-то умозримой, летавшей внутри головы.
*
Представилось, что в ответ на чтение «Ночного дозора» я вдруг затяну «Рабочую Марсельезу» Лаврова, которую с детства знаю наизусть, ну, вот мой любимый куплет:

«Тебе отдых — одна лишь могила.
Весь свой век недоимку готовь.
Царь-вампир из тебя тянет жилы,
Царь-вампир пьёт народную кровь.
Ему нужны для войска солдаты —
Подавай ты ему сыновей.
Ему нужны пиры и палаты —
Подавай ему крови своей».

А что? Сталин-кровопийца, царь-вампир, чем не пара?.. Но, думается мне, старый КСПшник меня бы не понял, не одобрил, не подхватил.
*
Меня всегда пугает, когда кто-то чужие слова воспринимает за свои и готов ими руководствоваться в реальной жизни. Ты, милок, понятия не имеешь, почему, для чего эти слова были сказаны, и ты никогда не узнаешь, есть ли в них некие скрытые мотивы, «правильно» ли ты их понял, играют ли на тебе, как на балалайке, и многие-многие другие вещи останутся от тебя скрыты.
*
Хармс мне мил, но был один эпизод в моей многотрудной жизни, когда я его чуть не возненавидел. Тот же 1986-й год, московская квартира, кухня, на которой уместилось человек пятнадцать. Я и Фёдор Горкавенко привлечены громким смехом, глупо улыбаясь, мы заглядываем на кухню и наблюдаем, как некто читает самиздатовскую какую-нибудь там «Голубую тетрадь».

Понимаете, господа, Хармс – это не для публичных чтений. Литература абсурда – она камерная. Когда же почти два десятка людей согласно, как по чьей-то указке, смеются в нужных местах, это не менее абсурдно, чем читаемый текст.

Мне с давних пор странно, что люди, претендующие на свободомыслие, на независимость суждений и мировоззрений, на самом деле точно так же, как и их «идейные противники», собираются в кодлы и стаи, хором воют свои гимны, точно так же делят мир на «своих» и «чужих», упражняются в каком-то дремучем масонстве, знаки друг дружке кажут, перстни какие-то под нос суют, многозначительно умалчивают невесть что, до слёз и сопель радуются сопричастности. Конечно же, Menschliches, Allzumenschliches, но меня это почему-то не успокаивает, не баюкает.

Тогда ни я. ни Фёдор этого выразить не могли, что сказать, два юных и не самых образованных типа из Сибири, но мне помнится ощущение стойкого отторжения видимого и слышимого. Мы даже потявкали немного, но на нас не обратили особого внимания и продолжили священнодействовать.
*
Да, откуда-то оттуда, из тех давних уже пор мне была явлена довольно простая истина: никогда не воспринимай слова, сказанные кем-то, как истину в последней инстанции. Все эти «кто-то» делятся на три основные категории: первые врут откровенно и серьёзно, вторые врут, откровенно издеваясь над теми, кто им внимает, третьи откровенно заблуждаются. И я, право, не знаю, какая из этих категорий «лучше». Но никак не «заблужденцы», ибо они искренни.
*
А если вернуться к началу текста, то получается и вовсе смешная картинка: кто-то (автор) врёт или заблуждается, кто-то (читатель, слушатель) по-своему «переосмысливает» это враньё или заблуждение, полагая, что ура, что вот оно, откровение, вот чем стоит жить и в каком фарватере плыть в прекрасное далёко.

Увольте. Без меня.