Вот толстовский отец Сергий. Он узнаёт, что его невеста – любовница государя, и уходит в затвор. Проходит время, к нему является дама, желающая его соблазнить, но отец Сергий отрубает себе топором палец. Бедная соблазнительница, узрев всё это, меняет всю жизнь и через год уходит в монастырь.
*
Происходят дискретные изменения: раз, и всё. Рычаг из положения «1» перемещается в положение «2». Это зрелищно, а значит театрально, киношно, книжно, в конце концов. Но, оглядывая собственную жизнь, я не нахожу ни одного примера подобной дискретности.
*
Резкие движения были, и много. Но, зная себя, я прекрасно понимаю, что любому резкому движению предшествовала тяжкая и длительная прелюдия. Иногда длившаяся годы, годы. Те, кто знают меня, могут со мной не согласиться, но, право, я очень терпелив. Причём совершенно не ведаю, хорошо это или плохо. «Плохо» - если помнить о том, что «резкое движение» в конце концов последует, и чем больше терпишь, тем оно резче. Но я не о том.
*
Чаще в реальной жизни узнавание того, что твоя невеста – любовница государя, не единовременное, оно разбито на множество «точек узнавания», или же на пунктир, или же на начертанные на узкой бумажной ленте знаки азбуки Морзе; не важно, главное в том, что – то ли так Господь нас бережёт? – что некий удар, могущий оказаться смертельным, разбит на некоторое количество щелчков по́ носу.
*
Вот тут тонкость: кто-то, получая щелки по носу, чихает и легко негодует лишь для того, чтобы через пять минут совершенно забыть о наглом поступке неизвестного . И все последующие щелчки он рассматривает отдельно и независимо от предыдущих. Я к таковым не отношусь.
*
Я отношусь к эдаким параноикам, который складывает щелчок за щелчком, документирует их, находит связи, подобия и параллели, силясь понять общий замысел всех этих сообщений. Скажу, что, несмотря на то, что результаты всех моих упражнений неутешительны, я абсолютно уверен в правильности подобных действий.
*
Впрочем, упомянутая «неутешительность» тоже особого рода. Я могу прогнозировать дальнейшие события, но тем самым превращаюсь в своего же врага, поскольку прогнозы чаще всего сулят мне мало доброго. Оттого происходит раздвоение моё: я знаю, как оно будет, но предпочитаю насвистывать милейшую мелодию под названием Little white lie. Это - никудышная разновидность оптимизма, но я предпочитаю её всем иным прочим.
*
И вот к чему я веду; всё чаще я интуитивно чувствую, что всё-то я про себя знаю, но знание это сокрыто от меня. Скажем, есть в моей голове грифельная доска, и на ней от рождения моего написана какая-то непонятная мне дребедень. Но вот проходит лет двадцать, и мне становится известно, что это некий древний язык. Я начинаю его расшифровывать, и годам к тридцати, глядишь, пару строк с грехом пополам прочитаю. Et cetera.
*
А, быть может, иначе. Душа наша – закопченное дочерна стекло. Там, на этом стекле, всё и написано. Но сажа не даёт нам возможности хоть что-то уяснить для себя. Лишь изредка кто-то мазнёт по этому стеклу рукой или локтем, - тут-то мы и можем выхватить слово, другое, фразу какую.
*
Или же иду я коридором длинным-предлинным, на стенах которого знаки, слова, чертежи, а в руках моих несчастный фонарик, бьющий на метр-другой. Иду, читаю, но узнаю лишь то, что происходит со мной здесь и сейчас и что на завтра предполагается.
*
А, быть может, не человек я, а самая настоящая матрёшка. И каждый мой внутренний «Я» знает обо мне всё больше и больше, да добраться до них сложно, если вообще возможно. А в последней матрёшке утка, а в утке яйцо, а в яйце иголка.