Иванов неоднократно просил супругу свою, Иванову: если соберёшься включать стиральную машину, скажи мне загодя, я уйду куда-нибудь, погуляю. Только не при мне.
Иванов боялся стиральную машину даже тогда, когда та была обесточена и нема. Он раздражал жену свою, Иванову, тем, что вечно прикрывал стиральную машину какими-то покрывалами, детскими одеялами, лишь бы не видеть её ужасного зева. Когда же этот стеклянный зев начинал крутиться-вертеться, когда всё наполнялось тихим гулом её работы, у Иванова начиналась паническая атака, которая могла завершиться и гипертоническим кризом, и обмороком, да как угодно.
Иванов понимал, что стирать следует. Он сам любил в чистом ходить, регулярно щеголял на работе свежепостиранным, чем весьма конфузил сослуживцев, но поделать с собой ничего не мог, так уж нравилось ему в чистом и хотелось, чтобы знали.
Но сам процесс стирки, звуки, которые сопровождали её, все эти переваливания внутри мокрых тряпок, звяканья пуговиц о барабан и пластик, какие-то заунывные вибрации – всё это вызывало в Иванове непереносимую идиосинкразию.
Чаще жена, Иванова, зная таковую реакцию мужа на работу стиральной машины, действительно предупреждала его, что так, мол, и так, сейчас заложу и поеду. Иванов спешно одевался и уходил из дома. Часа через два он начинал названивать и спрашивать, завершился ли процесс, можно ли возвращаться, - но тут когда как, порой ему приходилось бродить до утра, а один раз и вовсе трое суток шлялся неприкаянный, голодный, небритый и грязный.
Случилось так однажды, что Иванов поссорился с женою своей, Ивановой, и та, вознамерившись отомстить ему за поругание, покуда он спал, привязала его к одру прозрачным скотчем, многократно обмотав оным, после же включила стиральную машину и стала стирать несвежие носовые платки, которых к тому времени накопилось сорок дюжин.
Проснувшийся Иванов скоро понял, в какой он попал переплёт, долго бился, кричал и умолял отпустить его, но жена его, Иванова, на это не реагировала, тем более, довольно скоро он затих. Когда же всё же она решила навестить мужа своего, обнаружила его в состоянии классического кататонического ступора с явной симптоматикой синдрома «воздушной подушки». На жену свою, Иванову, Иванов никак не реагировал, лишь застывшая маской улыбка озаряла его бессмысленное лицо пугающим мерцанием.
Иванова свезли в психлечебницу и стали колоть препаратами, через три недели вернулся тихий и мечтательный. Жена теперь его бережёт и, как только вознамерится стирать, предварительно делает мужу комплексную инъекцию, благодаря которой тот на сутки-иные погружается в глубокий наркотический сон.
Должно быть, потому он совершенно перестал бояться работы стиральной машины, да больше того – всё чаще и чаще теперь он сам просит жену что-нибудь постирать, а после увлечённо гремит на кухне старомодными шприцами и стерилизаторами.
Это весьма заботит жену его, Иванову, потому что ей теперь не совсем ясно, что же лучше: былая фобия или нынешняя всё яснее оформляющаяся наркомания? Она склоняется к тому, что раньше было проще и лучше, винит себя за фокус со скотчем, украдкою плачет, записалась в местный кружок Карма Кагью и потихоньку продвигается по Алмазному Пути.