Вот книга. Издана в 1965 году. Довольно ветхая, книжный блок разболтался и погуливает туда-сюда. Стоит её открыть и прочитать хотя бы несколько строк.
«Весной 1920 года, именно в марте, именно 22 числа, – дадим эти жертвы точности, чтобы заплатить за вход в лоно присяжных документалистов, без чего пытливый читатель нашего времени наверное будет расспрашивать в редакциях – я вышел на рынок. Я вышел на рынок 22 марта и, повторяю, 1920 года. Это был Сенной рынок. Но я не могу указать, на каком углу я стоял, а также не помню, что в тот день писали в газетах. Я не стоял на углу потому, что ходил взад-вперед по мостовой возле разрушенного корпуса рынка. Я продавал несколько книг – последнее, что у меня было».
После вдруг обнаружить, что между 150-и 151-й страницами торчит сложенные вдвое пол-листа из ученической тетради. Бумага рыхлая, пожелтевшая, по всему видно, что пролежала в этой книге не один десяток лет. Разлинована в косую линейку, и не так, как в нынешних тетрадях, - так, как было когда-то.
Если развернуть сложенные вдвое пол-листа, обнаружится бегло написанное довольно дорогой перьевой автоматической ручкой: «Вторник, шесть утра, возле биржи».
Если речь идёт об этом городе, и если таким образом было назначено место встречи, то это набережная в самом центре.
Далее – какое-то невнятное замешательство: будто ты, не спросясь, вмешался в чей-то приватный разговор. После – сохранение этого чувства и трансформация его в ничем не мотивированное желание посетить означенную набережную и именно в шесть утра. Тем более, завтра вторник. Тем более, ты абсолютно празден, а твой суточный режим на ближайшее будущее имеет вид какого-то хронологического непотребства.
Предстоит встать в четыре утра. Никаких такси, часа за полтора неспешным шагом вполне можно успеть. Спускаясь по лестничным пролетам, чувствуешь себя каким-то жуликом, шляющимся по чужим подъездам невесть с какой целью. Представляешь, что за каждой дверью валяются спящие чутким сном домохозяева, и когда ты проходишь мимо, вдруг отворяют один глаз и шепчут: «Жулик».
По опыту прежних прогулок такого рода предполагается, что за время пешего путешествия через пустой и гулкий город ты встретишь порядка пяти-шести человек, которые будут больше походить на штатные городские привидения, чем на порядочных мещан. Сближение с ними всегда тревожит и раздражает, - впрочем, по еле различимым лицам видно, что их чувства вторят твоим.
Почему-то, в отличие от светового дня, не хочется идти через дворы, срезая углы, - довольно иррациональное опасение, но зримое и отчётливое: идёшь через двор, спящий мёртвым сном, а там кто-то зачем-то сидит и ждёт именно тебя. А в кармане сто ножей.
Потому сначала по одному проспекту, который упирается в другой проспект, направо, ещё полчаса, и ты на месте. Над серой рекой стелется туман, набережная совершенно пуста. Какие-то звуки касаются слуха, но они странные, какие-то постановочные, их не воспринимаешь, как звуки жизни. Метрах в ста от тебя маленький дворник машет метлой. Вдруг никакой перспективы не существует, и он действительно очень маленький? Карликовый дворник. И машет метлой, кстати сказать, совершенно беззвучно. Карликовый дворник, машущий беззвучной метлой.
Биржевой корпус, он чуть в стороне от реки. Стоит обойти его вокруг, тем более, понятно, что ничего не произойдёт, никакая мистическая встреча тебе не грозит.
Но всё сделано правильно. Вполне возможно, никакое это не место встречи. Вполне возможно, что это всего лишь указание тому, кто именно сегодня, именно в шесть часов утра должен стоять у биржи на набережной реки. Зачем – вопрос бессмысленный, как и большинство вопросов, привычных человеческому голосу.
Тайна во всём, даже в том, почему некто, возвращаясь нынче домой, пошёл не по обычному маршруту, а по параллельной улице. Мы не ведаем своих путей и не замечаем своего неведения. В этом же случае неведение вдруг обрело какие-то смутные очертания, обещающие смысл. Обещание это больше, чем молчание. Оно означает, что тебя всё-таки воспринимают серьёзно. По крайней мере, не хотят видеть твоего отчаяния.
К половине седьмого, а то и к семи, должно быть, следует поехать домой. Выбирай, на чём поедешь: на трамвае, на автобусе, на троллейбусе? А после, в трамвае, вдруг произойдёт странное: какой-то мужчина, сидящий неподалёку, вдруг произнесёт в телефон ускользающее знакомое: «Я продавал несколько книг – последнее, что у меня было».