Основной вопрос философии личности в той или иной мере продолжает «основной вопрос философии» по поводу первичности духа либо материи. Суть проблемы примерно такова: как относиться к «данному мне в ощущениях» мире, если я довольно ясно понимаю, что ощущения (а вместе с ними и сигналы, раздражители) доносят до меня совершенно искажённую картину мира?
Пальцем я тыкаю в столешницу и говорю: столешница твёрдая. Ставлю на неё стакан с водой, и убеждаюсь, что стакан не проваливается сквозь, а продолжает стоять на столе.
Однако я прекрасно знаю, что никакая столешница не твёрдая, что она всего лишь сконцентрированное излучение атомов, из которых она состоит, а в атоме нет ровным счётом ничего «твёрдого», он – всего лишь невероятно маленький энергетический сгусток. Когда я вижу покоящуюся на магнитной подушке металлическую болванку, более того, помещаю руку между магнитом и болванкой, я уподобляюсь знаменитому филиппинскому «хилеру», который голыми руками проникает в плоть больного и чего-то там мастерит. Иначе говоря, болванка лежит на «столе», только стола я почему-то не вижу.
То, что я не могу тою же рукой проникнуть в своё бедро и ухватиться за бедренную кость, не означает, что бедро «твёрдое», - оно того же качества, что и магнитное поле, просто иной интенсивности.
Зато через меня и мою плоть, взять то же бедро, легко и беззаботно пролетают сотни видов излучений, - от инфраволн до какого-то обезумевшего высокочастотья. Было бы забавно, если бы я каждый раз вскрикивал от боли или щекотки, когда какое-то излучение прошивало меня насквозь. Или же ещё лучше: я смог бы прослушивать все те телефонные разговоры по сотовой сети, которые ежесекундно пролетают через меня.
Я завёл эту канитель про тыканье пальцем только для того, чтобы подтвердить простую мысль: наши представления о «твёрдом», «мягком», «невидимом» - это лишь какие-то пошлейшие условности, которыми мы привыкли руководствоваться.
Время от времени те или иные условности устаревают, тогда вместо плоской Земли появляется Земля-шар, вместо планетарной модели атома (горошины с «+» и «-») появляется корпускулярно-волновая теория и далее. Это значит лишь, что когда-то нынешние условности будут в свою очередь заменены на другие, и не более того. Как если бы каждый квартал мы находили новое имя для мяча: «то, что скачет», «то, что круглое», «то, что бросают», «то, что сдувается», «то, что пинают», - и каждый раз ужасно радовались обретённым смыслам.
Проще сказать, мы обманываем сами себя и договариваемся друг с другом об этом обмане, поскольку на какое-то время это устраивает и нас самих, и окружающих. После же, в силу самых разных обстоятельств, комфорт переходит в дискомфорт, плоская Земля вдруг вспучивается и превращается в шар. Это называется «революция в естествознании». На пороге новая революция – «Земля-тор». А чем хуже шара или блина?
Когда по ходу жизни начинаешь осознавать, что ты живёшь в мире условностей, где всё пронизано идиотской конвенциональностью («договорные истины», хехе), тут мы и выходим на заявленную вначале проблему.
Воспринимая мир «конвенционально», я всего-то соглашаюсь повторять за другими какую-то ахинею, которая искажает мир до неузнаваемости. Но зато в этом конвенциональном бардаке я всегда смогу надеяться на понимание, поддержку, помощь, участие, любовь, ммм… ну, да, успешность, процветание, прочие милые радости.
Если же я только попытаюсь (только лишь!) выйти из этого «договорняка», я разом окажусь в полной изоляции. Даже ближайшие люди несколько смущённо начнут бормотать: «Тебя занесло… Ты не понимаешь… Это всё очень сложно и неочевидно… Неоднозначно…», ну, и далее в том же духе.
Однако то, чего ты уже достиг, в чём уже успел увериться, тебя уже не покинет до смертного часа. То есть тебе показывают корову, и ты знаешь, что это корова, но, вслед за подсказывающим шёпотом, вынужден произнести: «Это трактор». Аплодисменты, цветы. Ты сдал экзамен по прикладной конвенциональности.
Классикой жанра является встреча 18 июля 1605 года в подмосковном селе Тайнинском (Мытищи) Лжедмитрия и его будто-бы-матери Марии Нагой, инокини Марфы. «По воспоминаниям современников, Дмитрий соскочил с коня и бросился к карете, а Марфа, откинув боковой занавес, приняла его в объятья. Оба рыдали, и весь дальнейший путь до Москвы Дмитрий проделал пешком, идя рядом с каретой».
Вот это я понимаю. Он знает, что никакой он не царевич Дмитрий, но так хочется в цари. Она понимает, что никакой он не сын, но вдруг такой шанс – из монашеской кельи да в царские хоромы. Они рыдают, народ рыдает, все знают, что что-то тут нечисто (царевич Дмитрий 14 лет лежит в гробике в Архангельском соборе), но всем нравится. Меньше чем через год разонравится, и тот же народ убьёт «самозванца» и будет издеваться над его телом чуть не неделю. Но это потом.
Всё потом. Давайте пока так. Ну, и что, что бред, но вы же с нами?.. Вы же не против?.. Договорились.