«В Спарте учитель наказывал детей, кусая у них большой палец».
Мишель Монтень, «Опыты», кн. 2, гл. XXVI, «О большом пальце руки»
Неисчислимы примеры того, сколь странно порой ведут себя люди, связавшие свою жизнь с ремеслом педагога. Понять это не столь и сложно, учитывая саму специфику упомянутого ремесла. Тоскливая безнадёжность самого процесса передачи знаний тем, кому они, по сути дела, либо ещё не нужны, либо уже не нужны, либо вообще не нужны. Рутина, бесконечные повторы одного и того же из года в год, синдром Попки (дурака). Труд изнуряющий и высасывающий. О благородной миссии педагогов можно писать и славословить, сколько угодно, - так же как на похоронах принято покойника хвалить, а не порицать, - но, право, что покойнику от похвал?..
Потому меня нисколько не удивляет вычитанное, кажется, у Бьой-Касареса упоминание об одном учителе, который не входил в классную комнату, предварительно не вылив на свою голову трёхлитровую банку соуса чили. На покупку чили уходило до половины от скромного заработка педагога, - когда же, обнищав, он категорически отказался от уроков, родители и ученики стали вскладчину покупать ему его излюбленный соус.
Также у Честертона я читаю: «Довольно часто учитель биологии прямо на занятиях впадал в странное умоисступление, пытаясь кусать стены и углы кабинета биологии». Роб-Грийе дополняет этот отрывок: «Преподаватель латыни в нашей гимназии имел странное обыкновение в конце каждого занятия разбегаться и, головою пробивая оконное стекло, выпадать из окна третьего этажа. Зная это докучное обыкновение и искреннюю любовь учеников к мсье Птипени́, дирекция гимназии распорядилась, чтобы под окнами его кабинета постоянно находился воз со свежим сеном».
Раймон Кено в своей «Маленькой померанцевой ягодице» пишет с присущим ему блеском и изяществом: «Наша учительница стереометрии ужасно боялась быть изнасилованной кентаврами, о чём день за днём вела самый непростые с моральной точки зрения разговоры как в учительской комнате, так и в среде учеников». Дюрренматт в «Бритых зайцах Люцерна» описывает ещё более странное поведение своего преподавателя староанглийского; тот натянул по потолку некое подобие сети и читал свои лекции, цепляясь за неё и ползая, таким образом, над головами своих учеников. Однажды сорвавшись, он сделал инвалидами трёх старшеклассников, - ведь живого веса в нём было не менее двух центнеров.
Макс Фриш в «Жизни в форме кирпича» описывает некоего преподавателя хореографии, страдающего крайней формою глоссолалии; слушать его речь во время занятий было и страшно, и весело, особенно когда он начинал протяжно выть, вставляя между воплями нечто вроде хилия милия амираду амикону храу храу мико стирапли.
Мисима в своих письмах к Эйзенхауэру в самых тёплых тонах вспоминает своего учителя каллиграфии, уверявшего, что его сознание всё время покидает его, делится на части и прячется в прохожих. Оттого он то и дело приводил на свои уроки каких-то странных типов с улицы, уверяя, что они – это он и есть, только на какое-то время и фрагментарно. Не отстаёт от Мисимы Бёлль, в своих «В поисках бледного негра» упоминает о каком-то Цвайкопфе, преподавателе канительного ремесла, который уверял всех, что его не существует, причём с таким упорством и непритворной искренностью, что на его место назначили другого преподавателя. С тем у Цвайкопфа сложились самые неприязненные отношения, что немало веселило учеников, наблюдающих во время урока непрекращающуюся грызню и пикировку двух непримиримых антагонистов, двух по-своему талантливых и самобытно несчастных учителей канительного ремесла.