50.
…
Я проснулся от лёгкого плеска вёсел. Открыв глаза и чуть приподняв пробитую свинцовым половником голову, я обнаружил, что лежу на дне большой лодки, а вокруг меня столпились старцы и мудрецы из Белого Братства. Мне сразу бросилось в глаза обезображенное тревожной заботой лицо Пантеона, который, увидев, что я пришёл в себе, сказал лишь: «Не делай резких движений, сейчас мы уже будем на месте». С чувством доброй благодарности я отметил, что за спиной Пантеона стоит тот самый набитый деньгами шифоньер, из-за которого я чуть не погиб. «Не зря, всё не зря», похлопал меня по плечу один из старейшин Шамбалы.
Я с известным трудом кивнул, соглашаясь с ним; в скором времени лодка ткнулась носом в берег, все, бывшие в ней, медленно и торжественно стали покидать её по пологому, искусно изукрашенному трапу красного дерева.
Меня вынесли на носилках. Встать самостоятельно я не мог, для этого мне потребовалась помощь двоих дюжих парней. Опираясь на их плечи, я стал разглядывать ту величественную и прекрасную картину, которая предстала передо мной.
Я видел огромную поляну, покрытую исключительного единообразия и отменной изумрудности футбольной травкой. На поляне высились сотни разномастных шатров китайского шёлка всех возможных расцветок. Между шатрами медленно и величаво выхаживали существа совершенно эльфийской красоты и безупречного нрава. В руках у каждого был либо какой-то музыкальный инструмент – волынка ли, корнет-а-пистон, куика или диджериду. Кому не хватило инструментов, сжимали в руках либо свиток рукописей, либо нотную тетрадь.
Прислушавшись, можно было различить несколько сот одновременно звучащих диалогов на самые разные темы: от теодицеи до Chiffren der Transzendenz. Нет же, помимо глубоко философских бесед речь шла, разумеется, и о теории музыки, и об этической проблематике современного общества, и о кино, и о литературе, и о балете.
Невдалеке от берега и буквально в полусотни саженей от меня я приметил изящную эстраду, на которой в тот самый момент выступала прекрасная дева. Она пела, сопровождая пение своё игрою на колёсной лире:
У кого коровки рыжие,
Всё комолые да стельные.
У меня проблемы с грыжею
Багательно-канительные.
У одних глазёнки бегают,
Словно чёрненькие камушки,
У меня глаза с побегами,
Вей-вьюнок, подружки-аюшки.
Унеси меня, пироженька,
В тёмный лес, где привидения.
Полюби меня, Серёженька,
Чтобы уж до прободения.
Ей рукоплескали, просили ещё. Она благодарила, просила ещё. Понять я ничего не понял, но мне определённо понравилось. Но всё же в голове моей не укладывалось, что же со мною произошло, как и зачем я оказался здесь, что происходит на этой поляне?..
Ко мне подошёл Пантеон. Его лицо не покидала гримаса торжества и внутренней гармонии, перерастающей в могучий императив воли и разума, обращённый вовне.
-Гвардей! – произнёс Пантеон, - Ты спасён благодаря неустанной опеке со стороны братства Шамбалы. Бабка Онскуля и он сам уже не смогут доставить тебе никакого вреда. Но вот в чём беда: повреждения, причинённые тебе ударом по голове злосчастным свинцовым половником, требуют немедленного лечения. Потому мы здесь, в месте, где царят искусство, любовь и истина. Потому сейчас ты окажешься в центре очистительно-восстановительного обряда высочайшего уровня санации. Приступим же.
По слову его носилки, на которые я вновь был возложен, обступили сотни существ, одного взгляда на которых было достаточно, чтобы понять, что я в кругу друзей и единомышленников. Взяв на изготовку всевозможные инструменты, от пошетты до концертины, от октобаса до терменвокса, они ждали лишь мановения Пантеоновой руки, которое вскоре и последовало, а разом за этим стогласный хор возопил:
Мы нежно обнимем гитары изгиб жёлтый,
И небо тугое пронзит осколком эха струна,
Огромный, гигантский, большой купол неба рухнет, струной расколотый.
Ты что загрустил, бродяга? Надень-ка свои ордена.
Невнятный и путанный, рваный и нервный текст производил на меня, тем не менее, гипнотический эффект. Чьи-то услужливые руки подхватили меня, сунули под мышки костыли и подтолкнули в спину: встань и иди. Сделав несколько неуверенных шагов, неумело подпирая свой путь костылями, с каждой секундой я ощущал всё возрастающий поток живительной энергии, исходящий из этого нечеловечески мощного песнопения.
Минуты достало, чтобы я, отбросив костыли в сторону, начал плясать вприсядку и выкрикивать несвязный набор слов и неуёмных эмоциональных воплей.
-Чудо! Чу-до! – заволновались все, - Явлено вновь! Дух торжествует, плоть подчинена!
Меня, запыхавшегося, едва остановили и тут же подали на подносе гранёный стакан нектара и расстегай с амброзией. Я вкусил.