37.
«Смерть Марата» была потрясением для всех. Для зрителей агитплощадки по улице Чуйской (ныне ул. Косарева) – все всяких сомнений, если учесть, что уже на второй день ангажемента там собралось порядка десяти тысяч человек, постоянно дежурили пять карет скорой помощи, район был оцеплен тремя сплошными кордонами милиции. Для нас с Пантеоном – не в меньшей мере, поскольку прочувствовать, протащить через себя, через свою душу, через погонные километры нервов судьбу двух антагонистов, - и в то же время очень интересных, крайне неординарных людей своей эпохи, - это было тяжкое, но благодатное испытание.
Поговаривали, что на одном из представлений присутствовал инкогнито сам Е.К Лигачёв, которому крайне понравилась трактовка образа Шарлотты, - к моим же стараниям он отнёсся поверхностно, схоластически, сказав, что такому мерзавцу, как Марат, не стоило давать столько текста.
Мнение 1-го секретаря Томского обкома КПСС было услышано; на следующий вечер я был отстранён от участия в пьесе, Пантеону пришлось отдуваться в полном одиночестве. После этого он устроил грандиозную истерику, сказал, что по таким дуракам, как Лигачёв, Москва плачет. Удивительное дело: не прошло и двух недель, как Егор Кузьмич был переведён в Москву заведующим отделом ЦК.
Однако в нас произошёл какой-то внутренний надлом. Мы прервали ангажемент, выплатили неустойку и впали в творческий анабиоз.
38.
Тут пора вспомнить о детской художественной школе, в которой я по-прежнему неустанно трудился обнажённой натурой.
Однажды мне пришлось целый день подменять натурщицу, уехавшую на выездную сессию в древний сибирский город Яя. Работа была не из лёгких: эротическая сцена из альбома эскизов Пикассо, кажется, 1971 года.
Лёжа на холодном полу мастерской, я невольно любовался работой детей: как старательны и вдохновенны были их лица, как требовательны они были ко мне, несмотря на то, что и возраст, и общегородская известность мои были, так сказать, своеобразным пропуском на Олимп.
Тут я и заметил сидящего в углу человека лет пятидесяти, точно так же, как ученики школы, старательно сидящего за мольбертом и выполняющего точно такое же задание. Странно было то, что лицо этого человека казалось мне ужасно знакомым. Странно и то, каким образом он оказался в среде младших школьников?
После окончания урока я, набросив на себя лёгкий шлафрок, подошёл к мужчине и пространно отрекомендовался. Он с большой теплотой отозвался о моей работе и пригласил тем же вечером в ресторан «Осень», что на проспекте Фрунзе. Я из какой-то непонятной осторожности сказал, что приду с другом. Хорошо, сказал мужчина, и откланялся.
39.
Вечером я с Пантеоном и Онскулем в положенное время были у ресторана. Онскуль остался на улице, мы же с Забутовым поднялись на второй этаж и снова тепло и сердечно были встречены тем самым мужчиною, который уже сидел за обильно уставленным спиртными напитками и закусками столом.
Выпили на брудершафт, поцеловались. Завязался непринуждённый и весёлый разговор, я снова вспомнил свою коронку, - «идёт по крыше воробей», - мужчина очень смеялся.
А потом вдруг внезапно посерьёзнел, вкрадчиво взглянул нам в глаза, - поочерёдно, сначала мне, затем, долго и будто не до конца доверяя, Пантеону. Потом, решившись вдруг, резко спросил:
-Я думаю, вы узнали меня?..
Мы замялись. Он же вдруг тихонько запел:
«Знаете, каким он парнем был?
На руках весь мир его носил.
Сын Земли и звёзд нежен был и прост,
Людям свет, как Данко нёс».
Я опешил. После, взяв себя в руки, хрипло и напряжённо спросил:
-Юрий Алексеевич, так это вы?..
-Я, Гвардей, я…