32.
Мы тут же принялись изучать философское и литературное наследие Иммануила Канта. Пантеон, всегда весьма обстоятельный в таких делах, сказал, что не имеет смысла браться за изучение его трудов с жалких переводов на русский язык, - следует тут же начать с первоисточника. Я с жаром приветствовал эту идею. Мы долго искали какое-нибудь немецкое издание «Критики чистого разума», и, в конце концов, нашли у соседа Пантеона по лестничной площадке, когда того не было дома. В спальне у того стояла десятиведёрная бочка квашеной капусты, а ветхий том Канта лежал сверху, в качестве гнёта. Я думаю, вернувшись домой, сосед не заметил пропажу книги, более обратив внимание на исчезновение уникальной коллекции древнеримских фибул.
В моём подвале, в зыбком мерцании свечей, мы принялись читать и толковать Kritik der reinen Vernunft. Это оказалось делом отнюдь не столь простым, как нам казалось поначалу. Ну, вот, скажем, место, которое далось нам не без труда:
«Was noch weit mehr sagen will als alles vorige, ist dieses, daß gewisse Erkenntnisse sogar das Feld aller möglichen Erfahrungen verlassen, und durch Begriffe, denen überall kein entsprechender Gegenstand in der Erfahrung gegeben werden kann, den Umfang unserer Urteile über alle Grenzen derselben zu erweitern den Anschein haben».
Мы перевели это так:
«Что гораздо больше сказать будет, чем все предыдущие, это, что некоторые выводы даже оставить поле всего возможного опыта, и сроки, которые не соответствующий объект не может быть дано в опыте во всем мире, чтобы расширить сферу наших решений за все пределы одного и того же кажется».*
Уразумев, что с наскока этот орешек знаний не расколоть, от сухой теории мы перешли к соблазняющей дух практике, и стали думать, как же реализовать идею летающей могилы Канта?
Соорудив из пенопласта некое подобие надгробной плиты, мы написали на ней имя философа. После стащили с соседней стройки несколько мешков керамзита. Насыпав его горой, мы установили на вершине её надгробие и почитали по-немецки отрывки из «Критики…» как некие заклинания, которые должны были поднять эту конструкцию в воздух.
У нас ничего не вышло. Мы долго и непросто переживали эту неудачу. Но после решили не отчаиваться. Дело было либо в том, что мы плохо читали оригинальный текст, либо… либо пенопластовое надгробие вовсе не годилось, требовалось оригинальное. Так что идею с летающей могилой Канта мы отложили до лучших времён. Безусловно веря, что они наступят.
*Спустя годы и годы Пантеон, всё это время самым тщательным образом изучая немецкий язык, скорректировал первоначальную трактовку: «Ещё больше, чем всё предыдущее, говорит нам то обстоятельство, что некоторые познания даже покидают сферу всякого возможного опыта и с помощью понятий, для которых в опыте нигде не может быть дан соответствующий предмет, расширяют, как нам кажется, объём наших суждений, выводя их за пределы всякого опыта».
33.
Помимо упомянутой неудачи, во всё остальном дела наши шли совсем не худо. Мы продолжали развиваться, как творческий коллектив, тем более, у нас появился новый коллаборант.
Помнится, мы сидели в подвале и сочиняли песню про высадку американцев на Луну. Мы попытались найти новый подход к этой несколько надоевшей истории. Традиционная скандальная трактовка – американцев на Луне не было, всё это инсценировка, не более того.
А что, если предположить иное – полёты «Аполлонов» были, но, как выяснили американские астронавты, Луна оказалась не настоящей?
Армстронг вышел из модуля,
А Луна - не Луна,
Громоздится поодале
Из бетона стена.
А за Армстронгом - Олдрин,
Сразу понял: обман.
Улетаем скорее,
Дорогой капитан!
Вот такое настроение мы пытались воссоздать. Пантеон сидит, лески перебирает тихонько. Я вторым голосом. И вдруг слышим – кто-то третий подпевает. И так славно – малую секунду ведёт к основной мелодии.
Мы вскочили, слепыми глазами в темноту вперились: «Кто здесь?! Выходи!» - Выходит парнишка, скромный такой, в пиджачке отцовском на голое тело, говорит: «Можно, я с вами петь буду?»