24.
Странное время наступило; казалось бы, вот она, наша с Пантеоном мечта - выступать с высокой сцены с песнями про авиацию и самолёты, - вот она, буквально в шаге от нас. Нас подбадривают, на нас смотрят с завистью и недоброжелательством, нас превозносят и видят в нас прямых продолжателей знаменитого ВИА «Ваня и лунные собаки» (Johnny and the Moondogs).
И в то же время мало того, что у нас нет ни репертуара, ни хоть какого-то ангажемента, у нас и инструментов-то нет, да, чего греха таить, мы и играть-то ни на чём не умеем, да и поём странно.
Пантеон долго колебался, прежде чем попытался обратиться за советом к единственному знакомому музыканту – моей мамке. Та всё молилась перед дыркой в стене, безбожно колотя в свои тарелки, но видно было, что некий лимит веры у неё на исходе. Всё чаще она, прекратив радение, по пояс высовывалась из дырки на улицу и пустым, изверившимся взглядом наблюдала происходящее внизу, во дворе. Именно в таком состоянии застал её однажды Пантеон. Выслушав его, мамка сказала, что поддерживает наше начинание, потому что с каких-то пор видит в наших глазах какое-то неизъяснимое сияние. Сказала, что будет работать с нами за треть доходов от выступлений. Сказала, что инструменты и владение ими – не самое главное, главное – стремиться к осуществлению своей мечты. Сказала, что вчера вечером, проходя по соседнему двору, видела торчащий из мусорного контейнера гриф какой-то плохонькой гитары.
25.
Окрылённые, мы тут же, сломя голову, побежали в соседний двор и, радость велия, нашли упомянутую гитару. Вид её был, действительно, довольно жалок, но Пантеон, как-то внезапно собравшись и постройнев, сказал: «Мы в Салавате в палатках жили, с земли ели, дождём запивали, - а химический завод построили». Я ничего не понял, но согласно кивнул и даже почему-то заплакал. Пантеон успокоил меня, и мы пошли в подвал играть на гитаре.
Струны мы соорудили из обыкновенной лески, которую Пантеон натаскал из дома. Колков на гитаре не было, но мы придумали свой собственный строй, так что особой необходимости в колках не стало.
Когда наконец-таки прозвучал первый аккорд, мы поняли, что, да, всё преодолимо, когда есть ясная цель. Средства обретутся в процессе.
Первой нашей песней стала баллада о том, как лётчик санитарной авиации, летавший на АН-2, очень хотел стать космонавтом. И вот однажды, немного усовершенствовав двигатель своего самолёта, он сумел взлететь в космос. Конечно, погиб, потому что в космосе нет воздуха. Но на небе запечатлелось новое созвездие, которое так и называется, «АН-2».
Потом мы немного подумали и написали вторую песню, про свинцовые дирижабли, надутые водородом. Про то, как там пожароопасно, нельзя курить и даже стальные подковы на обуви носить. И вот один молодой человек летит на этом дирижабле к своей возлюбленной; чтобы понравиться ей, он набил на свои туфли стальные подковы. Чиркнул о какую-то металлическую переборку этой подковой – пожар. Все гибнут. А его возлюбленная стоит у причальной мачты и видит весь этот кошмар.
Не останавливаясь на том, мы решили ещё одну написать напоследок, шуточную. Как космонавтам на орбитальной дали задание, заниматься сексом для биологических опытов. А они, как назло, все мужчины. Ну, вот, как они там выкручивались из этой щекотливой ситуации. Уморительная песня получилась.
26.
На следующую ночь во время большой перемены мы исполнили всю эту программу. Сделали, как мне показалось, с большим вкусом: во дворе школы развели костёр, сели вокруг в штормовках, и спели. У Пантеона возникла мысль: чтобы были лётчицкие шлемы. А откуда нам взять их в нашей бедности? Тогда только мамка сообразила: следует надеть зимние шапки, уши завязать под подбородком, а на лбу самолётики прилепить. Так и сделали.
И вот, только представить себе: костерок потрескивает, искры летят в ночное небо. Мы в лётчицких шлемах, в штормовках. Мамка бьёт в тарелки. И – вся школа вокруг. И учителя, и технички, и медсестра. Стоило увидеть, как суровели их лица, когда мы пели про лётчика санитарной авиации. Стоило видеть скорбь на этих лицах, когда мы пели про подкову. И сколь заразителен был задорный хохот в тысячу глоток, когда мы описывали биологический эксперимент на орбите!
Закончив петь, мы с Пантеоном переглянулись. Взгляды наши были лучисты и ясны. И нас не смутило, когда нас попросили спеть эту же программу ещё раз. И ещё раз. И ещё раз. Разошлись только под утро, усталые, но счастливые.