Перовская, Рысаков и Гриневицкий сидят в кондитерской Андреева, что на Невском, напротив Манежа. Перовская глушит прямо из горла бутылки мятный ликёр. Рысаков тщетно пытается опохмелиться имбирной настойкой, но видно, что не впрок, - третья неделя запоя, организм не принимает и не реагирует. Гриневицкий полирует только что выпитую косушку рома бутылкой пива. Он - ни тяти, ни мамы, потому что до рома принял на грудь не меньше пол-штофа «Белоголовки».
Невменяемая Перовская хохочет, достаёт из рукава белый платок, машет. Это условный сигнал для бомбометателей. Рысаков резко встаёт, у него темнеет в глазах, чудится, что за соседним столом сидят семь сестёр-близняшек, и всех зовут одним и тем же именем - Жучка. Они хором твердят: «Достойно есть яко воистину блажити тя», после срываются, и начинают снова. Рысаков понимает, что допился.
Гриневицкий смотрит то ли на него, но как-то помимо него, и мычит нечленораздельное. Рысаков не слушает его, он полностью погружён в свой маленький ад, - в голове плавится кусок навоза, по сосудам течёт не кровь, а какой-то студнеобразный гной. Гриневицкий еле встаёт из-за стола, допивает пиво, кричит: «Пойдём, братка, умрём за народ!» - и подаёт Рысакову «адскую машину».
Да так подаёт, что чуть не роняет на пол, - ещё бы чуть, и запал Кибальчича (бертолетова соль, сахар, серная кислота) сработал бы прямо в кондитерской. Рысаков перехватывает бомбу и, не глядя ни на кого, выходит на Невский.
Гриневицкий тормошит уснувшую было Перовскую, которая умудрилась целый лафитник мятного ликёра пролить себе на грудь. Софья ничего не понимает, толкует, что Желябову бы дала, а тебе не дам. Гриневицкий хватает свою бомбу и выходит на улицу. Перовская приходит в себя, бормочет «а вы где все?» и горестно сетует, почему всё такое липкое и сладкое. Она бы выпила ещё, но ей надо что-то сделать, только вот что, она совершенно запамятовала.
А! надо махать платком. Софья бегает вдоль Екатерининского канала и машет платком, который тоже зелен от ликёра. Рысаков, стоя неподалёку, говорит негромко: «Софья, не махать, сморкаться». Софья начинает так же, на бегу, шумно сморкаться. Рысакову становится смешно и горько. 19 лет, - а он уже хронический алкаш, да с такими уж тараканами в башке, что и не знаешь, куда от них деваться. И что же это? – даже опохмел не берёт. Тремор, тошнота, нарушение зрения, навязчивые образы, звуковые галлюцинации. Полная интоксикация. А что дальше? А дальше что?..
Софья Перовская, набегавшись, перегнулась через перила Каменного моста и стала шумно блевать. Сомлевший Гриневицкий присел к стене дома и уснул, сжимая в слабых руках «адскую машину».
У Рысакова началась паническая атака, ему показалось, что его печень подменили свиной, и ему следует хрюкать, но тогда всё пропало. Коля тихо завыл, за воем своим не заметив и не услышав, как мимо него проскакали терцы и прогрохотала бронированная карета императора. Александр нынче с утра подписал «Проект извещения о созыве депутатов от губерний»; завтра, в понедельник, его должны напечатать в газетах. По большому счёту, в перспективе – превращение самодержавной империи в чуть ли не конституционную монархию.
«Надо же!» - подумал он, углядев в окне кареты блюющую Софью Перовскую, - «Дочь действительного статского советника, а до чего дошла, до чего докатилась… Ммммда-с».