Пьяный поэт позвонил с утра и стал путано рассказывать, что где-то, в каком-то невнятном узле всемирной паутины его объявили умершим, нет, куда там, покончившим с собой. Это чья-то ошибка дурная шутка подлость провокация аааа ужас что что мне делать.
Я, ежеутренне весьма тупой и малоэмоциональный, в русле оных качеств ему и ответствовал: дескать, вот, буквально вчера жаловались на бессобытийность бытия, а тут эдакое. Он же убивался немало, всецело ввергнутый в воронку этой дурацкой и вполне заурядной интриги.
Я понимаю, что, коснись дело меня, я тоже был бы обескуражен, взвинчен, ажитирован и удручён. Но вот как-то не получался из меня с утра пораньше толковый эмпат.
*
После того, как разговор закончился, я стал думать заявленную тему. Ох уж эти поэты. Ничего не скажу про упомянутую историю, на моего поэта не похоже, а так ведь хлебом не корми – дай заинтриговать богему своей ложной кончиной. В биографиях немалого числа персонажей российской литературы мелкими буквами числится и это: «время от времени распространял слухи о своей смерти».
*
С Блоком, конечно, тоже иная история, но «предсмертная» его записка во всех смыслах показательна: «В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне «отвлечённы» и ничего общего с «человеческими» отношениями не имеют. Верую во Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Чаю Воскресения Мертвых. И Жизни Будущего Века. Аминь. Поэт Александр Блок».
*
(Это перед объяснением в любви Любови Менделеевой. Дескать, вот откажет, я и застрелюсь. Я и револьвер загодя купил. А она взяла, да и согласилась, будь оно неладно.)
*
Внешняя сторона всех этих выкрутасов с «распространением слухов» вполне понятна: неудовлетворённое самолюбие желает реализоваться вот в таком странном обличье, - в саване, в домовине с глазетом, туды его в качель. Смотри знаменитый эпизод из «Ералаша», именуемый «Прости, Жмуриков!» Чистой воды детские фантазии: вот тогда поймут и оценят, вот тогда и засверкает что есть сил мой crazy diamond.
*
(А было бы забавно. Поэт Z якобы умирает, на самом деле десять лет кряду живёт в подполе у своей двоюродной тётки. За эти десять лет посмертно получает кучу наград, издаётся ПСС, снимаются документальные фильмы, бюст на родине героя, ежегодный фестиваль поэзии имени, поэтическая премия имени, и т.д. И тут появляется несколько заплесневевший и отёкший Z, - как в таком случае прикажете поступить? Ужасная, ужасная коллизия…)
*
Другое дело, что шутками-прибаутками тут не отделаешься. Не устану повторять, что самое опасное занятие в мире – это пытаться шутить с любовью и смертью. Две эти дамы не то, что совершенно лишены чувства юмора, нет же, есть оно у них, только весьма своеобычное, - и, как только ты попытаешься пошутить с ними, они тебе ответят, но так, как ты и предполагать не мог никогда.
*
«Великому учителю Уммону пришлось лишиться одной ноги для того, чтобы постичь великий жизненный принцип, лежащий в основе всей Вселенной, а также в основе его собственного незначительного существования. Три раза он приходил к своему будущему учителю Бокодаю, который был тогда старшим учеником Ринзая, ученика Обаку, и лишь на четвертый раз он был допущен к нему. Учитель спросил: "Кто ты?" "Я Бунэн", - ответил монах. (Бунэн - настоящее имя. Уммон - это название монастыря, где он впоследствии стал учителем.) Когда этому ищущему истину монаху позволили войти в ворота, учитель схватил его за воротник и закричал: "Говори! Говори!" Уммон колебался, и учитель вытолкнул его за ворота, сказав: "Какой ты никудышный парень (дословно - "старый неуклюжий буравчик династии Чинь".) Когда поспешно закрывали ворота, одна нога Уммона и была сломана. Сильная боль, которую он при этом испытал, очевидно, пробудила бедного парня к восприятию важнейшего жизненного принципа. Он уже больше не был озабоченным, жалким монахом: достигнутое просветление воздало ему сторицею за утрату ноги». (Дайсэцу Тайтаро Судзуки, «Основы дзэн-буддизма»)
*
Ну, да, что-то в этом духе. Только порой одной ногой не отделаешься. Тем паче, поэты – народ впечатлительный, и, уж коли начнут играть в смерть, то невесть чем всё это может закончиться. Закончиться именно тогда, когда сам поэт уже и наигрался, уже и успокоился, уже и начал копить на какой-никакой гелендваген, - а тут-то ему башку дверью и прищемит. И никакого просветления.