Я, Елена Зевсовна Спартанская, родилась в 1225 году до Рождества Христова. Моя мать, спартанская царица Леда, жена царя Тиндарея, вступила в связь с богом-громовержцем Зевсом, явившемся ей в образе лебедя, отчего, в конце концов, снесла два яйца, из одного из которых появилась на свет я, из другого мой брат Полидевк. Однако досужими людьми утверждается, что яиц было либо три, либо четыре, и кто-то утверждает, что вместе со мной и Полидевком на свет появился и Кастор. Но я полагаю это за навет. Впрочем, мама также говорила мне как-то о том, что никаких лебедей в её жизни не было, просто однажды она шла, шла, и нашла в гиацинтах яйцо, снесённое Немезидой, богиней мщения. А однажды заикнулась было о том, что мой папа – Гелиос, бог солнца. Но это один лишь раз.
Моё детство было счастливым. Я росла в большой и дружной семье вместе с сёстрами Тимандрой, Клитемнестрой, Филоноей и братьями Кастором и Полидевком. Одно удручало меня: однажды мой отчим Тиндарей забыл принести жертву Афродите, отчего Мойры нагадали мне и моим сёстрам печальное многомужие. И якобы у меня случится пять мужей. Что сказать, с раннего возраста я была весьма привлекательна, так что то ли в десять, то ли в двенадцать лет (не помню точно) я впервые была похищена Тесеем и Пирифоем прямо во время исполнения мною танца, посвящённого Артемиде. Однако вскоре меня вернули в дом отчима мои братья, всё те же Кастор и Полидевк. Одни утверждают, что я осталась девственной, другие же говорят, что я родила-таки от Тесея Ифигению, которую после передали на воспитание Агамемнону и Клитемнестре. Я, честно сказать, не помню, как оно всё было на самом деле.
Однако сам факт похищения произвёл на тогдашнюю Элладу исключительное впечатление, и ко двору моего отчима потянулись толпы женихов, в их числе были, скажем, Одиссей, Диомед, Сфенел, Аяксы, Филоктет, Патрокл, Протесилай и прочие медийные персоны. Но отчим мой, человек неглупый, полагал, что если я достанусь кому-то из них, обязательно вспыхнет война, которая ему была вовсе не к месту. Всё это тянулось довольно долго, покуда Одиссей не посоветовал, чтобы я сама сделала свой выбор. У меня в голове к этому времени было всё так перепутано, что я выбрала Менелая Атрида, который и стал царём Спарты после того, как умер мой отчим.
От Менелая у меня родилась Гермиона. Шли годы. Когда дочери пошёл десятый год, меня в очередной раз похитили, теперь уже при протекции всё той же зловредной Афродиты, которая мне всю жизнь испортила. Похитителем стал Парис, сын Приама, мужчина видный и доблестный. При удобном случае, покуда Менелая не было дома, я сбежала с Парисом, куда глаза глядят, прихватив казну и рабов.
Вот здесь надо определиться, ибо именно в этом месте случилась в моей судьбе точка бифуркации. Дело в том, что, да, вроде бы я и согрешила с Парисом, и это общеизвестно. Гораздо менее известно, что Парису достался мой двойник, - сама же я под протекцией своего родного отца Зевса была перенесена в Египет, где, охраняемая Протеем, стала жить-поживать, наблюдая со стороны, что творится вокруг Трои, Париса и Елены-призрака.
Всё же разъясню. Мой папа Зевс не мог нарушить воли Афродиты, которая, как известно, повелевала и богами. Но, как уже известно, с помощью Протея он нашёл выход из затруднительной ситуации; как бы сказали сейчас, я была клонирована, тем самым после известного момента жизнь моя протекает в двух измерениях. В Египте я жду своего мужа Менелая, который с друзьями пытается освободить меня же из объятий Париса. В Трое я пребываю в объятиях Париса, понимая, что попала в совершенно идиотскую ситуацию.
Однако чего греха таить, хотя моё расщепление было довольно рискованным трюком, именно оно позволило сохранить мне лицо. Скажут: а, распутница! – я тут же парирую: я в Египте. Скажут: а, дура, такого мужчину проворонила! – я тут же: я в Трое. Хотя, впрочем, то и то всецело воля Зевса.
Просидев в осаждённой Трое двадцать лет, я всё же весьма утомилась тем, да и Парис со временем утратил всё то, что в нём ранее привлекало. Все мы были основательно загнаны в угол, - какая уж там грешная любовь. К тому же, примерно к тому времени мне стало совершенно ясно: всё то, что произошло со мной, не более чем козни Афродиты, или, как ныне говорят, действие афродизиаков. Так что, когда Парис погиб, я уже безо всякого воодушевления стала женой его брата Деифоба, которого, кстати, по слухам сама и убила. Впрочем, Менелай, захватив Трою, взял это убийство на себя.
Так что я не без задней мысли помогла Одиссею, своему былому жениху, вытащить из Трои тяжеленную деревянную статую Афины, да и в дальнейшем творила всякие мелкие пакости Трое и её защитникам. По захвату города ахейцами меня хотели то камнями побить, то Менелай зарубить меня тщился, - пустое дело, красота моя по прошествии стольких десятилетий только усилилась, что, вообще говоря, довольно удивительно.
Дальнейшая моя судьба с одной стороны вполне заурядна-закономерна, с другой же довольно противоречива. Вернувшись в Спарту (и по пути выбросив в море треножник работы Гефеста), я прожила некоторое время всё с тем же Менелаем. После его кончины сыновья Менелая Никострат и Мегапенф (первый вроде бы мой, то ли от Менелая, то ли от Ареса, не помню, не знаю) изгнали меня на Родос. На острове меня приняла Поликсо, жена моего бывшего жениха Тлептолема. Она же с помощью своих служанок, переодетых Эриниями, меня и извела, повесив на дереве, якобы за смерть своего мужа, который, кстати, вроде бы и не собирался умирать. Впрочем, может быть, он и погиб, но Поликсо это нисколько не извиняет.
В общем, жизнь моя была бурной и довольно бестолковой. По большому счёту, моя воля в ней мало что значила,- вот и таскало меня по морям житейским туда-сюда, не предоставляя особого выбора. С одной стороны, и спорить с этим трудно, я была судьбоносицею, - там, где я появлялось, всё довольно быстро и решительно изменялось. Но, горе встречным, менялось всё в каком-то одном-единственном направлении, - проще говоря, всех без исключения близких мне людей я превращала в мизераблей, а сама динамика моего бытия напоминает полузабытый уже ныне Grand Guignol. Так что, по печальному размышлению, прихожу к выводу, что, быть может, Поликсо в чём-то была и права.