Вечор, прогуливаясь со Степаном Никитичем по набережной заледенелой Томи,
Я думал в сердце своём: «Холера меня возьми,
Как утомил меня своим молчанием, назойливым, как комар,
Этот Степан Никитич, мой воплощённый кошмар.
Что он ходит со мной день за днём, верста за верстой, зачем ему,
Что он молчит, что он хромает о левую ногу? - в толк себе не возьму.
Только сопит порой, только глаза заводит, будто уснул на ходу,
Ой, не к добру всё это, ой, гляжу, пропаду.
Что за морда. Что за запах. Что за прикид, нелепей придумать трудно.
Что за габитус алкоголический-120 дней-беспробудно.
И самое главное – откуда взялся, как пристал, кто он мне и чего ему надо?
Четвёртый год не пропускает ни одного моего променада,
И всё молчит, сопит, глаза заводит, хромает о левую ногу,
И всё-то у него чрезмерно, и всё получается как-то помногу:
От сопения до хромоты, от глаз заведения до молчания,
И несть в этом его поведении сколько-нибудь разумного окончания.
А сейчас, Степан Никитич, повернём с улицы Никитина на Крылова.
Хоть был глазом повёл, скотина, хоть бы вымолвил слово!»
Часом позже, когда я вернулся домой, Степан Никитич раскланялся и удалился.
Образ его, висящий в воздухе, по обыкновению, четверть часа мерцал и длился.