Давно укоренившаяся во мне одержимость существования вне времени чаще всего носит какой-то «фантазийный» характер, поскольку для того, чтобы преодолеть некую границу «бытия вне времени», мне нужно полностью отказаться от того типа культуры, в котором я пребываю, к чему я, к сожалению, совершенно не готов .
«Не готов», - это мягко сказано; культура-во-времени внутри меня, я родился в ней и прожил в недрах её уже больше полувека.
Другое препятствие, стоящие на моём потенциальном пути, - это полное непонимание моих, в общем-то, нехитрых идей, людьми даже вполне близкими. Пенять на это не стоит, - что уж, право, коли я и сам с трудом представляю себе то, о чём идёт речь. В том и парадокс – идеи нехитрые, а изъяснить их ясно и понятно почти невозможно; на помощь вроде бы приходит упомянутый «фантазийный мир», - но он настолько уж «фантазиен», что и воспринимается, как какая-то «картинка с выставки». Ночь, понимаешь, на Лысой горе.
Образ-то, вот он каков: некий мир, в котором нет никаких циклов, - вечный ровный свет из неизвестного источника, неподвижные звёзды, отсутствие дня и ночи, времён года, совершенно неизменная и бесстрастная погода.
И, разумеется, те самые условия бытовой и социальной жизни, в которых любое измерение времени теряет всякий смысл. Менструации, должно быть, существуют, дети, конечно, рождаются, но их жизнь совершенно не затронута этими всеперемалывающими шестернями, которые превращают нас в неврастеников и психопатов уже в юношеском возрасте.
Я желаю такого мира, прекрасно понимая, что для того, чтобы он был явлен, должен погибнуть мир, внутри которого мы и перевариваемся временем, как желудком какого-то гигантского зверя.
То-то я радуюсь, когда там или сям нахожу что-то, конгениальное всем моим метаниям и фантазиям. Вот, скажем, в книге А.Л. Ястребицкой «Западная Европа в XI-XIII веков» читаю изложение автором идей Фомы Аквинского (до чтения которого, похоже, я ещё не скоро доберусь):
«(…) каждая субстанция, будучи сотворённой, существовала и во времени, и вне времени.
Всякий движущийся (находящийся вне вечности) объект может быть рассмотрен и как субстанция и как движущееся тело; как субстанция он не подлежит измерению временем, он принадлежит вечности, но как движущееся тело он измеряется временем. При этом, в отличие от вечности, время не имеет объективной реальности: прошлое же не существует, будущее ещё не существует, а настоящее не имеет протяжённости. Время оказывается только психологической категорией: оно существует в нашей душе, в нашей памяти. Оппозиция вечности и времени господствовала над представлениями средневекового человека, заставляла глядеть на земное бытие как на преходящее и устремляться мыслью к нетленной вечности, жить в отрицании времени (земного) и в постоянном предуготовлении своей загробной судьбы».
Все разговоры о том, что мы неуклонно двигаемся к «Новому Средневековью», грешат одним: мало кто представляет себе вообще, что такое «Средневековье». В частности, кто, скажем, готов вот к такому повороту мировоззрения, как отрицание бытийного времени? А без этого все ожидания и упования совершенно бессмысленны.